Литературная критика
История и теория
Курс критики (ВУЗ)
Работы критиков
Новая критика
Статьи
Ссылки
О нас
Сайт о Ф. И. Тютчеве


Сервис БМВ диагностика: все виды диагностики и ремонта.

Найдич Э.Э. "Герой нашего времени" в русской критике (1962)

1

«Герой нашего времени» относится к числу книг, которые, пройдя через столетия, сохраняют свою притягательную силу и продолжают волновать умы и сердца многих поколений.

Сразу же после опубликования в мартовском номере «Отечественных записок» в 1839 г. повести «Бэла» Белинский на страницах журнала «Московский наблюдатель» отметил, что «проза Лермонтова достойна его высокого поэтического дарования». Он обратил внимание на простоту и безыскусственность рассказа, на его сжатость и многозначительность. Белинский увидел в повести противоядие модной в те годы романтической литературе о Кавказе и прежде всего повестям Марлинского. Он пишет, что в отличие от последних «такие рассказы знакомят с предметом, а не клевещут на него».

Вскоре после выхода в свет отдельного издания романа в «Отечественных записках» (1840, № 5) и «Литературной газете» (1840, № 42, 25 мая) были напечатаны две небольшие рецензии Белинского, предшествующие подробному разбору романа. Белинский подчеркнул самобытность и оригинальность «Героя нашего времени» и с поразительной смелостью и прозорливостью заявил, что роман представляет собой «совершенно новый мир искусства»[1].

Белинский обратил внимание на то, что «Герой нашего времени» — не собрание разрозненных повестей и рассказов, а единый роман, составные части которого «нельзя читать отдельно или смотреть на них, как на отдельные произведения» (IV, 173).

Белинский рассматривал «Героя нашего времени» как замкнутое художественное целое: «Тут нет ни страницы, ни слова, ни черты, которые были бы наброшены случайно; тут всё выходит из одной главной идеи и всё в нее возвращается» (IV, 146). В основе романа, по мнению критика, лежит идея, развитая в главном действующем лице — Печорине.

Здесь Белинским впервые было высказано суждение, ставшее впоследствии общепринятым, о постепенном раскрытии от повести к повести характера главного героя.

Белинский увидел в романе Лермонтова «глубокое чувство действительности, верный инстинкт истины», «глубокое знание человеческого сердца и современного общества» (IV, 146). По мнению критика, «роман должен возбудить всеобщее внимание, весь интерес нашей публики», так как «в основной идее романа... лежит важный современный вопрос о внутреннем человеке»[2].

Все эти мысли Белинского получили дальнейшее развитие в его статье о «Герое нашего времени», опубликованной в «Отечественных записках» в 1840 г. (№ 6, 7).

Анализируя образ Печорина, Белинский еще находился в плену ошибочных идей «примирения с действительностью». Он считал, что жизненные противоречия есть лишь необходимый момент в развитии абсолютной идеи, что диссонанс разрешится стройной гармонией (IV, 238—239). Состояние Печорина Белинский рассматривал как временную болезнь, отражающую «переходное состояние духа». Однако, несмотря на эту позицию, Белинский именно своей характеристикой Печорина сразу же наметил прогрессивную линию в оценке романа. Еще до того, как реакционная критика объявила образ Печорина клеветой на русскую жизнь, Белинский выступил со страстной защитой Печорина, доказывая, что это образ жизненный, глубоко связанный с действительностью.

«Искусство поэта, — писал Белинский, — должно состоять в том, чтобы развить на деле задачу: как данный природою характер должен образоваться при обстоятельствах, в которые поставит его судьба» (IV, 205). Подчеркивая благородство, глубину и мощь духа Печорина и объясняя его поступки, находящиеся в резком противоречии с его натурой, обстоятельствами, в которые поставлен герой, Белинский возлагал ответственность за это не на самого Печорина, а на время, в которое он живет. Анализ образа Печорина приводил Белинского к главному выводу: «„Герой нашего времени“ — это грустная дума о нашем времени...» (IV, 266).

Историко-литературное значение анализа Белинским образа Печорина очень велико. Можно сказать, что в статье о «Герое нашего времени» уже отмечена одна из главных особенностей русского критического реализма XIX в.: изображение характера типического представителя современного общества дается так, что приводит к отрицанию отношений, господствующих в обществе. Белинский здесь впервые в русской критике высказывает мысль, позднее с предельной четкостью сформулированную Чернышевским: «Как осуждать отдельного человека за то, в чем виновато всё общество».

Статья Белинского открывает серию выступлений русской критики о «лишних людях»; в ней дано сопоставление образов Онегина и Печорина, отражающих соответствующие периоды в развитии русского общества. Характеристика Онегина дает возможность Белинскому убедительно обосновать главную мысль статьи — о типичности Печорина.

В письме к В. П. Боткину от 12 августа 1840 г. Белинский писал: «...Очень рад, что тебе понравилась 2-я статья моя о Лермонтове «вторая часть статьи о „Герое нашего времени“». Краткий тон ее — результат моего состояния духа: я не могу ничего ни утверждать, ни отрицать, и поневоле стараюсь держаться середины. Впрочем, будущие мои статьи должны быть лучше прежних: 2-я статья о Лермонтове есть начало их. От теории об искусстве я снова хочу обратиться к жизни и говорить о жизни...» (XI, 540). Этот поворот, наметившийся в процессе работы над статьей о «Герое нашего времени», невольно привел Белинского к одному противоречию[3].

В начале разбора Белинский подчеркивал, что причина «полноты впечатлений» заключена «в единстве мысли, которая выразилась в романе». «Во всех повестях одна мысль, и эта мысль выражена в одном лице, которое есть герой всех рассказов» (IV, 199). В рецензиях, предшествующих статье, Белинский писал: «Роман г. Лермонтова проникнут единством мысли...». Этот тезис критик выдвигал в связи с истолкованием романа как обособленного замкнутого целого. Во второй части статьи, когда Белинский от теорий об искусстве обращается к жизни, он несколько отступает от своих прежних выводов: «...роман, поражая удивительным единством ощущения, нисколько не поражает единством мысли... — пишет он. — Это же единство ощущения, а не идеи, связывает и весь роман» (IV, 267).

Такое изменение связано с тем, что после конкретного анализа романа Белинский пришел к убеждению, что сила романа заключена прежде всего в постановке важнейших общественно-бытовых вопросов, а не в их решении: «В нем есть что-то неразгаданное, как бы недоговоренное... таковы бывают все современные общественные вопросы, высказываемые в поэтических произведениях: это вопль страдания, но вопль, который облегчает страдания» (IV, 267).

Первым откликом печати реакционного лагеря на роман Лермонтова явилась статья С. О. Бурачка («Разговор в гостиной»), опубликованная в журнале «Маяк» (1840, ч. IV). Отождествив автора романа с Печориным, Бурачок с негодованием писал, что в «Герое нашего времени» «нет ни религиозности, ни народности», что образ Печорина является клеветой на русскую действительность, «на целое поколение людей», что «в натуре этакие бесчувственные, бессовестные люди невозможны»: «В ком силы духовные хоть мало-мальски живы, — заключал критик, — для тех эта книга отвратительно несносна»[4].

Единственным исключением из числа «отвратительных и грязных» героев, по мнению Бурачка, является в романе образ Максима Максимыча[5]. Возмущаясь недостаточно почтительным отношением автора к этому персонажу, критик «Маяка» рассматривал «Героя нашего времени» как образец новейшей «романтической литературы», лишенной моральных устоев, и противопоставлял роману Лермонтова вышедший одновременно с ним ничтожный роман А. П. Башуцкого «Мещанин».

В начале июня 1840 г., еще до публикации статьи Белинского, но уже после его предварительных рецензий, в «Сыне Отечества» появился резкий отзыв о «Герое нашего времени», принадлежащий Н. А. Полевому.

С легкой руки Бурачка сопоставление «Героя нашего времени» с «Мещанином» Башуцкого стало одним из полемических приемов реакционной критики. Чтобы принизить значение лермонтовского романа, Полевой посвятил свою рецензию сразу обоим произведениям, характеризуя их как «больные создания, влекущиеся между жизнью и смертью в малый промежуток их бедного, эфемерного бытия»[6].

Если Полевой и Бурачок разошлись в оценке «Мещанина», то в отношении к «Герою нашего времени» у них было полное единодушие. Слова Полевого о том, что критика бесполезна для многих пишущих, «как бесполезны дождь и роса для растений, корень которых подточен неумолимым червяком», были лишь повторением рассуждений Бурачка.

Принадлежность этой анонимной рецензии Н. Полевому подтверждается тем, что в том же номере «Сына Отечества», где напечатана рецензия на «Героя нашего времени», помещена заметка Н. Полевого, в которой он сообщал о своем уходе из журнала. Он писал, что это последний номер, в котором он выступает как сотрудник и редактор отделов критики, библиографии и смеси. В конце рецензии на «Героя нашего времени» содержатся строки, непосредственно связанные с этим обстоятельством: «Мм. гг., грустно смотреть на современную литературу русскую, и обязанность рецензента становится ныне тяжелою, невыносимою обязанностью! Едва ли кто, посвятивши ей несколько времени, не захочет искупить увольнения от нее всякими пожертвованиями, не захочет купить спокойствия молчанием, предоставляя всякому делать, что ему угодно. Блажен, кто может положить критическое перо и повторить стих Виргилия: Deus nobis haec otium fecit!»[7].

Эти строки Полевого особенно интересны тем, что в какой-то мере они представляли собою и ответ на стихотворение «Журналист, Читатель и Писатель» Лермонтова.

Н. И. Мордовченко установил, что «Журналист, Читатель и Писатель» явился своего рода литературно-общественной декларацией Лермонтова, выдвинутой накануне выхода в свет романа. В образе журналиста и в его речах, как это показал Н. И. Мордовченко, «нельзя не узнать некоторых существенных черт облика Н. Полевого»[8]. На лермонтовские стихи о трагической судьбе писателя Полевой ответил словами о «тяжелых, невыносимых» обязанностях журналиста, который хочет «купить спокойствие молчанием».

Очень двусмысленна рецензия на «Героя нашего времени», принадлежавшая О. И. Сенковскому. «Г. Лермонтов, — писал Сенковский, — счастливо выпутался из самого затруднительного положения, в каком только может находиться лирический поэт, поставленный между преувеличениями, без которых нет лиризма, и истиною, без которой нет прозы. Он надел плащ истины на преувеличения, и этот наряд очень к лицу им»[9].

Чего стоили похвалы Сенковского, можно судить по его резко отрицательному отзыву на второе издание «Героя нашего времени». Сенковский писал, что после смерти Лермонтова можно рассуждать о его творчестве объективно и что «нельзя выдавать „Героя нашего времени“ за что-нибудь выше миленького ученического эскиза»[10]. Рецензия Сенковского вызвала резкую отповедь Белинского в его отклике на третье издание «Героя нашего времени» («Литературная газета» от 18 марта 1844 г.).

Доброжелательно встретил роман Лермонтова издатель «Современника» П. А. Плетнев, сравнивший в кратком отзыве «Героя нашего времени» с «Рыцарем нашего времени» Карамзина. Он писал, что эти произведения отмечены «печатью истинного таланта; каждое приняло на себя живые, яркие краски эпохи их создания; каждому суждено прослушать в молчании брюзгливые выходки судий, которые, лишены будучи способности мыслить и чувствовать, утешаются неотъемлемым своим правом — побранивать всё привлекательно-живое»[11].

Особое место в выступлениях реакционной критики занимает хвалебная рецензия Ф. Булгарина, напечатанная в «Северной пчеле» (1840 г., 30 июня). «Лучшего романа, — писал Булгарин, — я не читал на русском языке». Вскоре после появления статьи Булгарина на страницах «Отечественных записок» Белинский написал об истинной подоплеке этой статьи: «явились ложные друзья, которые спекулируют на имя Лермонтова, чтобы мнимым беспристрастием (похожим на купленное пристрастие[12]) поправить в глазах толпы свою незавидную репутацию» (IV, 373).

Спекуляция, о которой писал Белинский, заключалась в том, что Булгарин назойливо подчеркивал свое объективное отношение к писателю, постоянно выступающему на страницах органа, враждебного «Северной пчеле». Любопытную позицию занял Булгарин в решении основного вопроса, возникшего в полемике вокруг романа. Он заимствовал у Белинского мысль о том, что в романе раскрыта болезнь русского общества[13] и тем самым разошелся с Бурачком. Но эта болезнь, по мнению Булгарина, заключалась в «клейме Запада на современном поколении». Осудив Бурачка за его резкую статью, издатель «Северной пчелы», подобно критику «Маяка», подошел к роману с моралистических позиций и увидел в нем лишь нравственный урок: «К чему ведут блистательное воспитание и все светские преимущества без положительных правил, без веры, надежды и любви» — такова, по мнению Булгарина, господствующая идея романа.

Наиболее полная и развернутая оценка «Героя нашего времени», исходящая из реакционного лагеря, принадлежит С. П. Шевыреву. Свой основной тезис Шевырев сформулировал в статье «Взгляд на современное образование Европы» («Москвитянин», 1841, № 1) и затем развил его в специальной статье, посвященной роману Лермонтова («Москвитянин», 1841, № 2).

Главная мысль статей Белинского о «Герое нашего времени» — утверждение связи Печорина с современной жизнью, доказательство, что Печорин — «характер действительный». Против этого положения и выступил критик «Москвитянина»: «Всё содержание повестей г-на Лермонтова, кроме Печорина, — утверждал Шевырев, — принадлежит существенной жизни; но сам Печорин, за исключением его апатии, которая была только началом его нравственной болезни, принадлежит миру мечтательному, производимому в нас ложным отражением Запада. Этот призрак, только в мире нашей фантазии имеющий существенность».

За противоположностью оценок Печорина легко обнаруживается противоположность взглядов Шевырева и Белинского, их различное отношение к русской действительности. Шевырев писал в своей статье, что если признать Печорина героем нашего времени, то «стало быть, век наш тяжко болен».

Шевырев обвинял Лермонтова также в натурализме. По мнению критика, образ Печорина не только ложен в своей основе, но и художественно неполноценен, поскольку зло, как главный предмет художественного произведения, может быть изображаемо только крупными чертами идеального типа (в виде титана, а не пигмея), а Лермонтов в «Герое нашего времени» якобы вникает «во все подробности гниения жизни». Печорин «принадлежит к числу тех пигмеев зла, которыми так обильна теперь повествовательная и драматическая литература Запада».

Значительное место в статье Шевырева занимает анализ темы Кавказа в творчестве Лермонтова, в частности в «Герое нашего времени». «Здесь, — писал Шевырев, — сходятся в великой и непримиримой вражде Европа и Азия. Здесь Россия, граждански устроенная, ставит отпор этим, вечно рвущимся потокам горных народов, не знающих, что такое договор общественный... Здесь вечная борьба наша... Здесь поединок двух сил, образованных и диких... Здесь жизнь!.. Как же не рваться сюда воображению поэта?».

Весной 1841 г. в предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени» Лермонтов подвел итог литературной полемике, развернувшейся после выхода романа в свет. Писатель дал резкую отповедь Шевыреву, иронически отозвался о мнениях Бурачка[14]. В предисловии к роману Лермонтов выступил как единомышленник Белинского. Как это показал Н. И. Мордовченко, заключительная часть предисловия, посвященная авторской оценке Печорина, находится в прямом соответствии с тем, что писал Белинский[15]. Лермонтовское предисловие вызвало восторженный отзыв Белинского в рецензии на второе издание романа и было целиком процитировано им на страницах «Отечественных записок» (V, 451—456).

Следует обратить внимание еще на один факт, связанный с полемикой вокруг «Героя нашего времени». Вскоре после выхода статей Шевырева о «Герое нашего времени» и о стихотворениях Лермонтова («Москвитянин», 1841, № 4) поэт написал стихотворение «Спор» и передал его для напечатания в «Москвитянине»[16]. Передача стихотворения в славянофильский журнал была своеобразным ответом на критику Шевырева. А. С. Хомяков, один из самых видных сотрудников «Москвитянина», в письме Н. М. Языкову летом 1841 г. писал: «В „Москвитянине“ был разбор Лермонтова Шевыревым, и разбор не совсем приятный, по-моему, несколько несправедливый. Лермонтов ответил очень благоразумно: дал в „Москвитянин“ славную пьесу „Спор Шата с Казбеком“, стихи прекрасные»[17].

Появление стихотворения с названием «Спор» в органе литературных противников должно было, очевидно, свидетельствовать о несогласии поэта с критикой Шевырева, должно было подчеркнуть, что лучшим ответом на критику является художественное творчество в прежнем направлении. Не случаен был и выбор темы стихотворения. Ведь журнал «Москвитянин» постоянно писал об исторической миссии России, а Шевырев в статье о «Герое нашего времени» пространно рассуждал о борьбе России и Кавказа. Самую борьбу, спор этих двух сил Шевырев истолковывал в отвлеченно идеалистическом плане и считал ее непримиримой и вечной.

Лермонтов в стихотворении «Спор» в ответ на эти реакционные рассуждения Шевырева дал картину борьбы России и Кавказа, поразительную по силе художественных образов, красочности, философской глубине и точности. Его литературным противникам не оставалось ничего другого, как признать это стихотворение прекрасным и поместить его на страницах своего журнала («Москвитянин», 1841, № 6).

Таковы основные этапы полемики, развернувшейся в 1840—1841 гг. после выхода в свет «Героя нашего времени».

2

Анализ «Героя нашего времени» должен был занять большое место в неосуществленной статье Белинского о Лермонтове в задуманной им «Истории русской литературы». Белинский подчеркивал, что обещанные статьи о Гоголе и Лермонтове «нисколько не будут повторением сказанного» (VII, 107).

В статьях о Пушкине 1843—1846 гг. Белинский характеризовал «Героя нашего времени» как произведение народное, национальное. Он опровергал мнение тех, кто считал, что «чисто русскую народность» следует искать лишь в произведениях, черпающих содержание «из жизни низших и необразованных классов». Критик указывал, что поэт, изображающий жизнь образованных сословий, может претендовать «на громкое титло национального поэта» и ставил «Героя нашего времени» в один ряд с «Горем от ума» и «Мертвыми душами», называя эти произведения национальными и превосходными в художественном отношении (VII, 438—439).

Сравнивая романы Лермонтова и Пушкина, Белинский писал: «„Герой нашего времени“ был новым „Онегиным“; едва прошло четыре года — и Печорин уже не современный идеал» (VII, 447). В статье о повести В. Соллогуба «Тарантас» Белинский развил эту мысль: «После Онегина и Печорина в наше время никто не брался за изображение героя нашего времени. Причина понятна: герой настоящей минуты — лицо в одно и то же время удивительно многосложное и удивительно неопределенное, тем более требующее для своего изображения огромного таланта» (IX, 79).

Оценка образа Печорина в перспективе развития русского общества и роста передовой общественной мысли дана Белинским в связи с разбором романа А. И. Герцена «Кто виноват?».

По мнению Белинского, «...в последней части романа Бельтов вдруг является перед нами какою-то высшею, гениальною натурою, для деятельности которой действительность не предоставляет достойного поприща... это уже не Бельтов, а что-то вроде Печорина... Сходство с Печориным для него крайне невыгодно» (X, 321—322).

Это замечание Белинского в обзоре русской литературы за 1847 г. предвосхищало высказывания революционно-демократической критики 50—60-х годов, сопоставлявшей образ Печорина со всей галереей «лишних людей» в русской литературе.

К 40-м годам относятся и ранние критические статьи А. Григорьева.

Первая из них — «Об элементах драмы в нынешнем русском обществе»[18] ставит вопрос о «жалком состоянии» русской сцены, в которой господствуют избитые романтические драмы с «идеалом, сложившимся из средневековых понятий о любви и из восточных понятий о женщине».

А. Григорьев призывает писателей к созданию драмы на темы повседневной жизни, где автор показал бы ту особенную сторону действительности, «которая движет известным веком и известным народом».

В этой статье А. Григорьева чувствуется влияние идей Белинского и Герцена, в частности во взглядах А. Григорьева на роль любви в жизни человека и общества[19].

Статья А. Григорьева состоит из двух писем. В письме первом критик утверждает, что в «Печорине, несмотря на его впечатлительность, еще есть suffisance собственного Я, поклоняющегося только себе, не страдавшего болезненно тем благородным, благодатным страданием, которое, само в себе находя пищу, неумолимо выживает мелкий, ограниченный эгоизм, чтобы создать эгоизм сознательный, проникнутый чувством целого и уважением к себе и другим, как частям великого целого»[20]. По мнению критика, этот ограниченно эгоистический идеал был преодолен в творчестве Лермонтова, «который... был столько же выше своего Печорина, сколько Гёте был выше своего Вертера»[21]. «Посмотрите, как в самом Лермонтове перегорел и очистился этот эгоизм, как это чувство любви от скуки и праздности, чувство души, страдающей пустотою, чувство отрицания претворилось в идею разумную и человеческую в стихотворениях последней его эпохи, и особенно в стихотворении:

     Пускай толпа клеймит презреньем
Наш неразгаданный союз»[22].

Предвестником споров, разгоревшихся в 50-х годах, было еще одно выступление А. Григорьева — «Обозрение журнальных явлений за январь и февраль» (1847 г.). Приветствуя появление романа Герцена «Кто виноват?», А. Григорьев усматривал в современной литературе наличие двух различных школ — «школы Лермонтова, школы трагизма, и школы юмористической, школы Гоголя»[23].

Это противопоставление двух школ шло вразрез с концепцией Белинского, объединявшего творчество Гоголя и Лермонтова в единое литературное направление.

Для полноты обзора следует кратко сказать об оценке «Героя нашего времени» в рецензии В. Т. Плаксина на издание сочинений Лермонтова 1847 г.[24]

Ее автор — преподаватель словесности в ряде учебных заведений Петербурга (и, между прочим, в 1834 г. учитель Лермонтова в школе гвардейских подпрапорщиков), составитель учебных руководств, в которых, по замечанию Белинского, «пережитки классицизма» соединялись с «тяжелой необходимостью смешать свои понятия с новыми, признать авторитеты» (VI, 345).

Эта характеристика вполне применима и к разбору «Героя нашего времени» в рецензии Плаксина. Объявив роман лучшим произведением Лермонтова, а изображение Печорина — безупречным в художественном отношении, Плаксин тут же заявляет, что Печорин в «Тамани» не имеет якобы никакого отношения к Печорину в «Бэле», что «Герой нашего времени» — лишь искусственное соединение отдельных повестей, ибо ряд персонажей в романе может «быть или не быть». Перефразируя некоторые положения Белинского и утверждая, что в Печорине сочетается «то, что дала ему природа и то, что навязал ему деспотизм духа времени», Плаксин определяет роман Лермонтова как сатирическое произведение, раскрывающее двойственную натуру человека, с его некоторой способностью к добру и злу.

3

Намеченная Белинским прогрессивная линия в оценке лермонтовского романа была продолжена Чернышевским и Добролюбовым.

В рецензии на романы и повести М. Авдеева («Современник», 1854, № 2) Чернышевский показал, что роман Авдеева «Тамарин», вопреки желанию автора, превратился в восторженный панегирик Тамарину, так как романист руководствовался «не действительностью, а ложно понятым романом Лермонтова»[25]. Чернышевский подчеркивал, что между Печориным и Тамариным мало общего. Тамарин — «это — Грушницкий, явившийся г. Авдееву во образе Печорина» (II, 214).

В замечательной по точности и краткости формулировке Чернышев ский определил основной смысл «Героя нашего времени»: «Лермонтов — мыслитель глубокий для своего времени, мыслитель серьезный — понимает и представляет своего Печорина, как пример того, какими становятся лучшие, сильнейшие, благороднейшие люди под влиянием общественной обстановки их круга» (II, 211).

В обзоре «Русская литература в 1851 г.» («Москвитянин», 1852, № 2, 3) А. Григорьев утверждал, что Печорин развился «под влиянием обстоя тельств, чуждых русскому быту», что он «в особе Тамарина потерял свою грандиозность, а самое отрицательное лермонтовское направление окончательно истощило себя в романе „Кто виноват?“»[26].

А. Григорьев стремился доказать слабость Лермонтова как мыслителя, доказать, что «слово лермонтовской деятельности по самой натуре своей было неспособно к дальнейшему развитию. Это слово было протест личности против действительности, — протест, вышедший не из ясного понимания идеала, а из условий, заключавшихся в болезненном развитии самой личности»[27].

Доказывая в своем обзоре литературы за 1852 г., что лермонтовское направление умерло, А. Григорьев подтверждал это ссылками на роман «Тамарин», в котором усматривал необыкновенно удачную, хотя и бессознательную, пародию на «Героя нашего времени»[28].

Подобная тенденция в отношении к образу Печорина была намечена несколько ранее А. В. Дружининым в «Письмах иногороднего подписчика о русской журналистике» (письмо 7, сентябрь 1849 г.) в связи с появлением в «Современнике» первой части «Тамарина».

По многим вопросам Дружинин расходился с А. Григорьевым. Он, например, считал, что Авдеев «в лице Печорина подметил самую бедную его сторону, или, лучше сказать, не ту сторону, с которой создание Лермонтова глубоко и замечательно»[29]. Но по своей основной направленности Дружинин был очень близок к А. Григорьеву, подобно последнему, обедняя образ Печорина: «Он был героем в маленькой драме, отличным актером на сцене провинциального театра», «в самом Печорине нет ровно ничего необъятно высокого», Печорин не одарен «ни одною необыкновенной способностью», это лицо «нимало не грандиозное и не превышающее толпы своею головою». Перед героями Байрона — Манфредом, Гяуром, Чайльд Гарольдом Печорин «кажется жалким ребенком, изведавшим одну миллионную частичку жизни...» и т. п.[30]

Через несколько лет в статье «Повести и рассказы И. С. Тургенева» (1857 г.) Дружинин, сопоставляя героя тургеневской повести «Бреттер» Авдея Лучкова с Печориным, говорил с полной отчетливостью о причине своей неприязни к герою Лермонтова. Оказывается, читатели и критики были «до сих пор через меру снисходительны к человеку озлобленному, не давая себе труда разъяснять, на чем держится это так приятное для них озлобление». Значение тургеневской повести заключается, по мнению критика, в том, что благодаря образу Лучкова герои нашего времени выведены «на свежую воду» и сведены «с мелодраматического пьедестала». «Озлобленный герой, — пишет далее Дружинин, — взятый так, как его понимали в сороковых годах, зол вследствие разных таинственных причин, вследствие недостатка деятельности для своей персоны...»[31].

Под сороковыми годами Дружинин разумеет Белинского, а под современниками, поддерживающими озлобленных людей, — революционных демократов. «Даже один из наших поэтов высокого дарования с простодушием называет себя человеком озлобленным»[32], — писал Дружинин о Некрасове.

Таким образом, отрицательное отношение к герою Лермонтова реак ционной критики по-прежнему объяснялось политическими мотивами, борьбой с революционным протестом.

Недаром несколько позднее А. Григорьев писал о лермонтовских типах — Арбенине, Мцыри, Арсении: «Ведь приглядитесь к ним поближе, к этим туманным, но могучим образам: за Ларою и Корсаром проглянет в них, может быть, Стенька Разин»[33].

Мнения А. Григорьева и А. Дружинина совпадали еще в одном очень важном пункте, несмотря на кажущееся различие в понимании лермонтовского романа. Оба они видели причины страданий Печорина не столько в общественных условиях, сколько в самой натуре героя. А. Григорьев отмечал «болезненное развитие самой личности»[34] Печорина. Дружинин писал, что трагедия Печорина в том, что он не умеет направлять свои способности «к благородной и симпатической цели; по гордости своей неспособный к труду и сознанию своей пустоты, он тягостно ворочается в кругу отношений, не представляющих ему ни радости, ни средств к добру, ни путей к усовершенствованию»[35].

Приведенная выше оценка «Героя нашего времени» в рецензии Чернышевского на романы и повести Авдеева противостояла этим воззрениям и вместе с тем углубляла, делала более конкретными мысли Белинского.

В «Очерках гоголевского периода» (статья седьмая — «Современник», 1856, № 10) критик отметил, что характер Печорина в статье Белинского о «Герое нашего времени» (1840 г.) рассматривался с отвлеченной точки зрения, как порождение современной жизни вообще. По мнению Чернышевского, эта отвлеченность заключалась не только в применении теории примирения с действительностью, но и в отсутствии социального анализа. Белинский «не искал в Печорине особенностей, принадлежащих ему, как члену нашего русского общества»[36] (III, 241). В приведенной выше характеристике Чернышевский, восполняя этот пробел, говорит о «влиянии на людей, подобных Печорину, общественной обстановки их круга». Оценивая «Героя нашего времени» Чернышевский безоговорочно относил Лермонтова к писателям гоголевского направления в русской литературе[37]. Такое соединение имен Лермонтова и Гоголя приобретало в 50-е годы особое значение, потому что реакционная критика противопоставляла имена Гоголя и Лермонтова.

В статье о «Детстве и отрочестве» и «Военных рассказах» Л. Толстого, характеризуя психологический анализ Л. Толстого как изображение «диалектики души», Чернышевский отмечает: «Из других замечательнейших наших поэтов более развита эта сторона психологического анализа у Лермонтова» (III, 423). Приведя цитату из «Героя нашего времени» — «памятные всем размышления Печорина о своих отношениях к княжне Мери», — Чернышевский делает вывод: «Тут яснее, нежели где-нибудь у Лермонтова, уловлен психический процесс возникновения мыслей...». Однако, отмечает критик, «это все-таки не имеет ни малейшего сходства с теми изображениями хода чувств и мыслей в голове человека, которые так любимы графом Толстым» (III, 423).

К «Герою нашего времени» Чернышевский постоянно обращался, иллюстрируя свою мысль о том, что «без сжатости нет художественности»: «В повестях и рассказах Пушкина, Лермонтова, Гоголя общее свойство — краткость и быстрота рассказа» (II, 69). «Прочитайте три, четыре страницы „Героя нашего времени“, „Капитанской дочки“, „Дубровского“ — сколько написано на этих страничках!» (II, 466).

4

К «Герою нашего времени» Чернышевский обращался и во второй по ловине пятидесятых годов в связи с развернувшейся полемикой о «лишних людях».

В условиях роста освободительного движения и революционной ситуации конца 50-х — начала 60-х годов Чернышевский, а затем и Добролюбов, как литературные критики, прежде всего обратились к анализу произведений, содействующих, по их мнению, освободительной борьбе. В статьях Чернышевского о стихотворениях Н. Огарева, «Русский человек на rendez-vous» и других выдвигалась задача создания образа положительного героя, нового человека, революционера-разночинца, который должен был прийти на смену «лишним людям», героям предшествующего периода в истории русского общества. Если раньше Чернышевский подчеркивал исторически прогрессивную роль героя Лермонтова, то теперь он обращает внимание на ограниченность этой прогрессивности, которая отличает Печорина от героев, характеризующих новую ступень в общественном развитии. «Печорин <по сравнению с Онегиным>, — пишет Чернышевский, — человек совершенно другого характера и другой степени развития. У него душа действительно очень сильная, жаждущая страсти; воля у него действительно твердая, способная к энергической деятельности, но он заботился только лично о самом себе. Никакие общие вопросы его не занимали. Надобно ли говорить, что Бельтов совершенно не таков... Еще менее возможно найти сходство между Рудиным и Печориным: один — эгоист, не думающий ни о чем, кроме своих личных наслаждений; другой — энтузиаст,совершенно забывающий о себе и весь поглощаемый общими интересами...» (IV, 699).

Эти строки были направлены против критика «Отечественных записок» С. С. Дудышкина, выступившего в статье о повестях и рассказах И. С. Тургенева («Отечественные записки», 1857, № 1) с утверждениями о том, что чуть ли не все «лишние люди», а особенно герои Тургенева непосредственно связаны с «Героем нашего времени».

Наиболее резко, отчетливо и полно эта новая тенденция в оценке образа Печорина проявилась в статье Добролюбова «Что такое обломовщина?» («Современник», 1859, № 5). Уже несколько ранее (в статье «Литературные мелочи прошлого года») Добролюбов сопоставил новых людей — разночинцев — с их предшественниками деятелями дворянского периода: «в их суждениях люди возвышаются не по тому, сколько было в них сокрыто великих сил и талантов, а по тому, сколько они желали и умели сделать пользы человечеству...»[38].

Отсутствие общественно-полезной деятельности у героев лучших повестей и романов 40—50-х годов, в том числе у Печорина, позволило Добролюбову в статье «Что такое обломовщина?» сопоставить этих героев с Обломовым и характеризовать эту их особенность как обломовщину.

Чтобы различными оговорками не ослабить своего удара по дворянскому либерализму, Добролюбов вводит в статью реплики «глубокомысленных людей», полемизирующих с автором, и, отвечая им, подчеркивает, что он имел в виду более обломовщину, нежели личность Обломова. «При других условиях, в другом обществе Онегин был бы истинно добрым малым, Печорин и Рудин делали бы великие подвиги, а Бельтов оказался бы действительно превосходным человеком»[39].

Оценка Чернышевского и Добролюбова не противостояла взглядам Белинского, а явилась их развитием в новых исторических условиях. Мысли Белинского о том, что образ Печорина правильно отражал русскую жизнь, что его характер объясняется временем, и главный смысл романа не в суде над героем, а в осуждении той эпохи, получили в статье Добролюбова четкое политическое выражение. Однако основная направленность критики Добролюбова заключалась не в исторической оценке «лишних людей», а в разоблачении дворянского либерализма.

Против позиции «Современника» в вопросе о так называемой обличительной литературе и о «лишних людях» выступил Герцен[40]. Прямым поводом для его выступления была названная выше статья «Литературные мелочи прошлого года», где Добролюбов разоблачал либеральных обличителей, критикующих частные недостатки и не посягающих на основы самодержавно-крепостнического строя.

Недостаточно последовательный демократизм Герцена, его колебания в сторону либерализма вызвали разногласия и по вопросу об оценке «лишних людей». Герцен полемизировал с прежними мнениями «Современника» (см. названные выше статьи Чернышевского), еще не зная о дискредитации «лишних людей», предпринятой Добролюбовым в статье «Что такое обломовщина?».

Герцен сосредоточивает внимание на прогрессивной исторической роли «лишних людей»: «...Онегины и Печорины были совершенно истинны, выражали действительную скорбь и разорванность тогдашней русской жизни... Наши литературные фланкеры последнего набора шпыняют теперь над этими слабыми мечтателями, сломавшимися без боя, над этими праздными людьми, не умевшими найтиться в той среде, в которой жили. Жаль, что они не договаривают, — я сам думаю, если б Онегин и Печорин могли, как многие, приладиться к николаевской эпохе, Онегин был бы Виктор Никитич Панин, а Печорин не пропал бы по пути в Персию, а сам управлял бы, как Клейнмихель, путями сообщения и мешал бы строить железные дороги. Но время Онегиных и Печориных прошло. Теперь в России нет лишних людей, теперь, напротив, к этим огромным запашкам рук недостает. Кто теперь не найдет дела, тому пенять не на кого, тот в самом деле пустой человек, свищ или лентяй. И оттого очень естественно, Онегины и Печорины делаются Обломовыми.

Общественное мнение, баловавшее Онегиных и Печориных потому, что чуяло в них свои страдания, отвернется от Обломовых»[41].

В статье «Лишние люди и желчевики» («Колокол», 1860, № 83, 15 октября) Герцен решительно отделяет «лишних людей» николаевского времени, которых он признает за «действительных» от современных лишних людей, «между которыми сама природа воздвигла обломовский хребет»: «лишние люди были тогда столь же необходимы, как необходимо теперь, чтоб их не было», — заключал Герцен[42].

Различие взглядов Герцена, с одной стороны, и Чернышевского и Добролюбова — с другой, заключалось не в исторической оценке роли Печорина и других лишних людей (здесь в основном их взгляды были едины), а в правомерности сопоставления Онегина и Печорина с дворянскими либералами 50-х годов.

Добролюбов и Чернышевский подчеркивали социальную общность «лишних людей» обоих периодов и противопоставляли их «новым людям», революционерам-разночинцам. Герцен, который сам был деятелем 40-х годов, защищал историческую прогрессивность Печорина — в числе других лишних людей — и считал неправомерным их сопоставление с дворянскими либералами 50-х годов.

В отличие от Белинского, а затем Чернышевского и Добролюбова, Герцен понимал Печорина несколько односторонне. В статье «Еще раз Базаров» (1868 г.) он писал: «Лермонтов летами был товарищ Белинского, он был вместе с нами в университете, а умер в безвыходной безнадежности печоринского направления, против которого восставали уже и славянофилы и мы»[43].

Эти слова о «печоринском направлении» связаны с противоречивым отношением Герцена к Лермонтову. В работе «О развитии революционных идей в России» наряду с замечательным и исторически точным портретом Лермонтова («он полностью принадлежит к нашему поколению...») содержатся строки, перекликающиеся с приведенными выше: «Лермонтов... так свыкся с отчаяньем и враждебностью, что не только не искал выхода, но и не видел возможности борьбы или соглашения»[44].

Демократическая традиция в оценке «Героя нашего времени» была продолжена Д. И. Писаревым и Н. В. Шелгуновым. Отвергая поэтическое наследие Лермонтова, Писарев высоко оценил лермонтовскую прозу. В связи с анализом романа И. С. Тургенева «Отцы и дети» («Русское слово», 1862, № 3) он стремился показать, «в каких отношениях находится Базаров к разным Онегиным, Печориным, Рудиным, Бельтовым и другим литературным типам, в которых, в прошлые десятилетия, молодое поколение узнавало черты своей умственной физиономии»[45].

Преследуя цели, близкие Добролюбову и Чернышевскому, Писарев пытался установить сходство и различие между «лишними» и «новыми» людьми, но из-за отсутствия подлинного историзма весьма упрощал взгляды своих предшественников. Он называл Онегина и Печорина «скучающими трутнями», видел между ними разницу в темпераменте: «Онегин холоднее Печорина, и поэтому Печорин дурит гораздо больше Онегина... Немножко Онегиным, немножко Печориным бывал и до сих пор бывает у нас всякий мало-мальски умный человек, владеющий обеспеченным состоянием, выросший в атмосфере барства и не получивший серьезного образования»[46].

Для Писарева Онегины и Печорины — люди, выделившиеся из массы благодаря своему уму, но не имеющие идеалов, цели в жизни. «Другие люди, умные и образованные», имеют «свой идеал», но «у этих людей за недостатком твердости дело останавливается на словах». Свое рассуждение о лишних людях и о Базарове Писарев заключает следующей формулой: «Словом, у Печориных есть воля без знания, у Рудиных — знание без воли; у Базаровых есть и знание и воля, мысль и дело сливаются в одно твердое целое»[47].

Особое внимание на образ Печорина обращает Писарев в статье «Реалисты» («Русское слово», 1864, № 9—11). «Печорины и Базаровы выделываются из одного материала...»; они «не похожи друг на друга по характеру своей деятельности, но они совершенно сходны между собою по типическим особенностям натуры: и те и другие — очень умные и вполне последовательные эгоисты, и те и другие выбирают себе из жизни всё, что в данную минуту можно выбрать самого лучшего...»[48]. Это сопоставление реалиста Базарова и Печорина связано с идеологическими позициями Писарева этих лет, с его попыткой противопоставить традициям русской передовой мысли вульгарный материализм. Отсюда строки: «Люди более умные, люди, подобные Лермонтову и его герою Печорину, решительно отвертывались от русского маколейства и искали себе наслаждений в любви»[49].

«Под русским маколейством» Писарев разумел деятельность «Грановских и их учеников Берсеневых»: «Печорины были во всех отношениях умнее Берсеневых, — продолжал Писарев, — и поэтому-то именно им и не оставалось никакого выхода из мира скуки и из любовных похождений... Печориным не было никакого выбора, и постоянная их праздность нисколько не может служить доказательством их умственной хилости. Даже напротив того»[50].

Отсутствие конкретно-исторического подхода во многом помешало правильно оценить «Героя нашего времени» и Н. В. Шелгунову, посвятившему образу Печорина весьма значительную часть своей статьи «Русские идеалы, герои и типы» («Дело», 1868, № 6—7).

Шелгунов утверждал, что типы, созданные Пушкиным, Лермонтовым и Тургеневым, «пусты и бесполезны», что «никакая серьезная социальная мысль не руководила этими писателями»[51].

Шелгунов писал, что в Печорине мы встречаем «тип силы, но силы искалеченной, направленной на пустую борьбу, израсходовавшейся по мелочам на дела недостойные»[52]. «...Печорина не запугаешь ничем, его не остановишь никакими препятствиями... Несмотря на свой женоподобный вид, на аристократические манеры на наружную цивилизацию, Печорин чистый дикарь, в котором ходит стихийная, несознающая себя сила, как в каком-нибудь Илье Муромце или в Стеньке Разине. Но Стенька Разин по цели своих стремлений стоит неизмеримо выше Печорина»[53].

Шелгунов объясняет характер Печорина социальными причинами, принадлежностью к аристократическому кругу: «Печорин не „герой нашего времени“, а „салонный герой“, оторванный от мира одиночка, ведущий борьбу с отдельными лицами, вместо того, чтобы бороться с принципами»[54].

5

В своей статье «Very dangerous!!!» Герцен в полемических целях объединял критику «лишних людей» в «Современнике» и в журналах умеренно-либерального лагеря. На самом деле взгляды Чернышевского и Добролюбова не имели ничего общего с этой критикой, отрицавшей прогрессивное значение образа Печорина для 40-х годов.

Так, например, для С. С. Дудышкина образы «лишних людей», и прежде всего Печорин, были глубоко чужды. Либеральный критик называл их «искателями сильных ощущений», лживыми, самонадеянными, громкими фразами закрывающими себя от всякой деятельности[55]. Главный недостаток Печорина и других «лишних людей», по его мнению, в том, что они «не гармонировали с обстановкою». Дудышкин призывал писателей к изображению людей, примирившихся с действительностью. Это и дало повод Герцену иронически сказать о Печорине, ставшем Клейнмихелем.

Ненависть Дудышкина к Печорину была настолько сильна, что он посвятил разбору этого образа значительную часть вступительной статьи к «Сочинениям Лермонтова», в которой полностью раскрыл политические мотивы своей неприязни. «В Печорине больше характера Байрона, нежели русского офицера», «Печорин теперь принадлежит к самым слабым созданиям Лермонтова». По мнению Дудышкина, успех Печорина объясняется тем, что он попал в тон в период «полнейшего отрицания жизни» в литературе 40-х годов. А это отрицание для Дудышкина неприемлемо[56].

Как уже отмечалось, в одном лагере с либералом Дудышкиным оказался теоретик чистого искусства А. В. Дружинин, иронически писавший в «Библиотеке для чтения» (1857 г.) о Печорине, как об «озлобленном» герое, сведенном с пьедестала. В том же году на страницах «Русской беседы» славянофильский критик К. С. Аксаков, повторяя в своем «Обозрении современной литературы» некоторые мысли Шевырева, назвал Лермонтова «последним русским поэтом подражательной эпохи» и усмотрел направленность творчества поэта «в странном самодурстве, в самодовольстве сухого, холодного эгоизма, в котором окончательно выступило наружу всё сокровенное зло прежнего отвлеченного направления»[57]. Считая направление лермонтовской прозы ложным, К. С. Аксаков писал: «Юмористический рассказ, комедия, — вот, где настоящее место для Печориных, для светских страстей и страданий»[58]. Эту мысль о юморе, о гоголевском начале, которое должно противостоять лермонтовскому отрицанию, высказывал ранее А. Григорьев на страницах «Москвитянина».

По своим выводам к высказанным выше оценкам «Героя нашего времени» примыкал и А. Д. Галахов, выступивший в 1858 г. в «Русском вестнике» с обширной статьей о Лермонтове. «С нравственной точки зрения, — писал Галахов, — действия героев Лермонтова не могут быть оправданы: они безнравственны в гражданском и в общечеловеческом отношении»[59].

Конкретно-исторический и социальный подход к образу Печорина Галахов заменяет расплывчатыми положениями о «состоянии общества» в переходную эпоху «умственного и нравственного настроения европейской жизни». В «Герое нашего времени» Галахов усматривает черты руссоизма и влияние Байрона. Несмотря на явное преувеличение этих влияний, Галахову принадлежит ряд бесспорных наблюдений. По справедливому мнению новейших исследователей, в этой работе Галахова обоснованы принципы зарождающейся тогда культурно-исторической школы[60].

Своеобразную позицию в развернувшейся полемике вокруг образа Печорина стремился занять А. Григорьев. В статье «Развитие идеи народности в нашей литературе со смерти Пушкина» («Время», 1861, № 2—5) он посвятил целый раздел «оппозиции застоя», подробно разбирая реакционные статьи Бурачка о «Герое нашего времени» и стихотворениях Лермонтова. Цитируя отрывки из «Маяка», он показывал фальшивость и абсурдность нападок на Печорина и Лермонтова со стороны Бурачка.

Во второй половине 50-х годов А. Григорьев пересматривает свои взгляды на роль личности и значение протеста[61]. В связи с этим изменилось и его отношение к образу Печорина и творчеству Лермонтова. Обращаясь к полемике 40-х годов, А. Григорьев давал понять читателям, что критика 50-х годов, развенчивающая Печорина, недалеко ушла от Бурачка.

Противоречивость позиции А. Григорьева заключалась в том, что он сопоставлял критика «Маяка» не только с реакционно-либеральной журналистикой, принижающей значение Печорина, но и с революционно-демократической критикой Чернышевского и Добролюбова.

Если Герцен в статье «Very dangerous!!!» объединял эти выступления противоположных лагерей в полемических целях, отчетливо понимая различие их взглядов, то для А. Григорьева, не поднявшегося до социального анализа, эти различия не были ясны. Противоречивость позиции А. Григорьева заключалась также и в том, что он дошел до признания правомерности протеста как выражения национальной особенности русского народа и по-новому оценил образ Печорина как раз в тот момент, когда такое признание уже не было достаточно прогрессивным, так как речь шла уже о конкретных формах протеста, о «новых людях», идущих на смену «лишнему человеку» 40-х годов.

Самым значительным трудом А. Григорьева о Лермонтове явился цикл статей «Лермонтов и его направление. Крайние грани развития отрицательного взгляда» («Время», 1862, № 10—12). Центральное место в этих статьях уделено «Герою нашего времени». Эта работа, завершившая многолетний спор А. Григорьева с Лермонтовым, до сих пор не получила правильной оценки в литературе. Характеризуя отношение критика к Лермонтову в целом, некоторые исследователи не учли, что А. Григорьев коренным образом изменил свои взгляды на Лермонтова по сравнению со статьями в «Москвитянине» начала 50-х годов.

Если раньше для А. Григорьева Печорин был «призраком, чуждым русскому быту»[62], то теперь характер Печорина рассматривался им как явление национальное. «Эти тревожные начала, — замечает критик, — не чужды вообще нашей народной сущности»[63].

А. Григорьев писал уже об «обаятельных» и героических сторонах Печорина: «Печорин влек нас всех неотразимо и до сих пор еще может увлекать... Ведь, может быть, этот, как женщина, нервный господин способен был бы умирать с холодным спокойствием Стеньки Разина в ужаснейших муках. Отвратительные и смешные стороны Печорина в нем нечто напускное, нечто миражное, как вообще вся наша великосветскость... основы же его характера трагичны, пожалуй, страшны, но никак уже не смешны»[64].

По-новому решает критик и вопрос о моральной ответственности Печорина: «Не на них же одних, — пишет А. Григорьев, — возложить всю вину безумной растраты сил даром, растраты на мелочи или даже на зло.

Трагическое в них, конечно, принадлежит не им, а тем силам, которые они в себе носят и безумно тратят или нелепо извращают, но во всяком случае оно есть истинно трагическое»[65].

По мнению А. Григорьева, в печоринском типе нашли яркое выражение «все „необъятные“ силы нашего духа», «наши положительные качества, наши высшие стихии». Никому еще не удалось развенчать этот тип. «Комизмом мы убили только фальшивые, условные его стороны... Еще более оказались мыльными пузырями попытки наши заменить этот тип другим, выдвинуть на его место тип положительно деятельный»[66].

Предпочтение Печорина «лишним людям» 40-х годов, в частности Бельтову, объясняется особенностями мировоззрения критика. А. Григорьев рассматривал всякого рода теории как подавление индивидуальности; он по-прежнему отрицал необходимость революционного переворота, так как считал, что жизнь и искусство определяются вечными и неизменными национальными началами.

Необходимо заметить, что правильное понимание статьи «Лермонтов и его направление» затруднялось двумя обстоятельствами. Во-первых, тем, что А. Григорьев порою использует отдельные части своих предшествующих статей, не приводя некоторые старые формулировки в полное соответствие со своими изменившимися взглядами. Во-вторых, А. Григорьев ставит целый ряд вопросов и решает их в самом процессе написания статьи, давая все «за» и «против» так широко, что не сразу обнаруживается основная тенденция. Поэтому особое значение имеет заключительная часть статьи, где формулируются конечные выводы.

По мнению А. Григорьева, печоринский тип остается в русской литературе не развенчанным: «Отчужденный от широкой народной жизни, постигавший ее формы только смутным, хотя гениальным чутьем, замкнутый на холодных верхах общежития, запертый в условнейшую сферу, художник, как художник, ищет какого бы то ни было, но определенного, осязаемого образа. И вот является Печорин; к нему прилипла вся слизь миражной жизни, и эту шелуху обивает комическая разработка. Но все-таки он — сила и выражение силы, без которой жизнь закисла бы в благодушествовании Максимов Максимовичей, в их, хотя и героической, но отрицательно-героической безответности, в том смирении, которое легко обращается у нас из высокого в баранье»[67].

Признание правомерности самого протеста и необходимости его слияния с «широкой народной жизнью» — одно из наиболее ярких прозрений А. Григорьева, в его концепции «Героя нашего времени».

Решая сходные проблемы, обратился к Лермонтову Ф. М. Достоевский. Он выступил против понимания народности либеральными «Отечественными записками», которые, смешивая народность с простонародностью, отвергали народность и Онегина и Печорина. В этом вопросе Достоевский разделял мнение Белинского, развивая его аргументацию в духе своей теории «почвенничества». Согласно этому взгляду, после эпохи сближения с Европой привилегированное русское общество оказалось отделенным от народа глубокой пропастью и почувствовало необходимость обращения к народной почве.

Цивилизация была процессом самосознания русского общества. Онегин (а затем и Печорин) выразили «до ослепительной яркости именно все те черты, которые могли выразиться у одного только русского человека... в тот самый момент, когда цивилизация в первый раз ощущалась нами как жизнь, а не как прихотливый прививок, а в то же время и все недоумения, все странные, неразрешимые по-тогдашнему вопросы в первый раз со всех сторон стали осаждать русское общество и проситься в его сознание»[68].

Тип Онегина, «страдальца русской сознательной жизни», — пишет Достоевский, — «вошел, наконец, в сознание всего нашего общества и начал перерождаться и развиваться с каждым новым поколением. В Печорине он дошел до неутолимой, желчной злобы и до странной, в высшей степени оригинально-русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения. И всё та же жажда истины и деятельности, и всё то же вечное роковое „нечего делать!“. От злобы и как будто на смех Печорин бросается в дикую, странную деятельность, которая приводит его к глупой, смешной, ненужной смерти»[69].

Отношение Достоевского к «Герою нашего времени» в дальнейшем резко изменилось. Это было связано с общей эволюцией его мировоззрения, с борьбой писателя против революционной идеологии, с усилением реакционных представлений о народе, которому якобы свойственны лишь смирение и религиозность. Достоевский пишет, что в России не могло быть таких «дурных людей», как Печорин, что мы «готовы были, например, чрезвычайно ценить в свое время разных дурных человечков, появлявшихся в литературных наших типах и заимствованных большею частью с иностранного». Безоговорочно осуждая роман Лермонтова, Достоевский заключает: «Вспомните: мало ли у нас было Печориных, действительно и в самом деле наделавших много скверностей по прочтении „Героя нашего времени“»[70].

Попытка общественно-исторического объяснения сменяется теперь психологическими рассуждениями о том, что в свое время привязанность русских людей к печоринскому типу была якобы связана с восполнением отсутствующего у народа качества «прочной ненависти». А это качество, по мнению Достоевского, как раз народу и не нужно. Таким образом, в «Дневнике писателя» воскрешаются самые реакционные взгляды на лермонтовский роман.

6

Если реакционная точка зрения на «Героя нашего времени» была высказана Достоевским в «Дневнике писателя» с полной отчетливостью, то для либерально-буржуазных критиков 80—90-х годов характерно сочетание реакционных воззрений на роман Лермонтова со всякого рода оговорками, маскирующими политический смысл их взглядов.

Так, например, в монографии о Лермонтове Н. А. Котляревского (1891 г.), несмотря на общие рассуждения о «духе времени» и «переходной эпохе в жизни общества», полностью отсутствует конкретно-исторический анализ «Героя нашего времени».

По мнению либерального ученого, Печорин «не цельный тип, не живой организм», а «скорее тип единичный, чем собирательный», он не мог называться героем своего времени, «не был Онегиным своего времени». Эти положения Н. А. Котляревского были направлены против статьи Белинского, стремившегося подчеркнуть типичность Печорина, против взглядов, высказанных Лермонтовым в предисловии ко второму изданию романа.

Весьма характерен для либерального критика следующий прием: расходясь с Белинским в главном, он развивает слабую сторону его статьи о «Герое нашего времени». Образ Печорина рассматривается им как «отражение одного момента в духовном развитии писателя», за которым должно последовать примирение.

Отсутствие истинного понимания Лермонтова обнаруживает Котляревский в педантическом разборе душевных качеств и характера Печорина. Оказывается, главный порок Печорина в том, что у него нет «желания стать в нормальное положение к окружающей жизни», «для него не существует никаких вопросов жизни» и т. п.

Концепцию Н. А. Котляревского в основных чертах, а порою даже в тех же формулировках, повторил другой представитель культурно-исторической школы в литературоведении — А. Н. Пыпин. Для него «Герой нашего времени» — также всего лишь отрывок из незавершенного большого замысла, а Печорин — лишь отражение противоречий внутреннего мира самого писателя.

«Лермонтов, — пишет Пыпин, — изображал внутреннюю борьбу, совершавшуюся в нем самом, борьбу сильной личности или властного духа с условиями ограниченной жизни или, в частности, с условиями общества»[71].

Заметим также, что А. Н. Пыпин, игнорируя общую концепцию Добролюбова, выраженную в статье «Что такое обломовщина?», односторонне использовал вырванную из контекста формулировку и заявил, что для Добролюбова Печорин был лишь вариацией типа Обломова.

Иную интерпретацию романа, по сравнению с представителями культурно-исторической школы, дал П. А. Висковатый, ученый, близкий к официозно-консервативным научным кругам. Характеризуя «Героя нашего времени», П. А. Висковатый утверждал, что никак нельзя «винить Лермонтова за то, что люди его поколения, а, пожалуй, и следовавшего за ним поколения, приняли сатиру его за идеал...»[72]. Исследователь стремился доказать, что лермонтовская сатира не доходила «до крайних граней», так как, отрицая явления современной ему жизни, поэт «далеко не негативно относился к вечным вопросам и задачам жизни». Однако эти «струны положительного» Висковатый прежде всего видел в религиозных мотивах, которые, по его мнению, получили развитие в лирике Лермонтова последних лет.

Висковатый выступил против отождествления Лермонтова и Печорина. Чтобы объяснить отмеченное современниками сходство писателя со своим героем, он писал о Лермонтове: «Ударившись молодым человеком в Петербурге в общественную жизнь, он скоро стал сознавать всю мелочность и тщету ее и выражать это в своих произведениях... бичуя современников, он бичевал и себя, такого, каким был он, когда шел с ними одною дорогою»[73].

Диссонансом в юбилейной литературе 1891 г. прозвучал голос критика-народника Н. К. Михайловского, подчеркнувшего в статье «Герой безвременья» («Русские ведомости», 15 июля и 8 августа 1891 г.) действенное, протестующее, героическое начало в творчестве Лермонтова. Через всю статью Михайловского проходит мысль о Лермонтове-борце, страдающем в эпоху безвременья от невозможности приложить свои «необъятные силы». Михайловский сравнивает в этом отношении Лермонтова с Печориным. Однако подлинного анализа «Героя нашего времени» Михайловский не смог дать, потому что все творчество Лермонтова он рассматривал как иллюстрацию к народнической теории «героя и толпы». «С ранней молодости, можно сказать с детства, и до самой смерти, — писал Михайловский, — мысль и воображение Лермонтова были направлены на психологию прирожденного властного человека...»[74]. Одним из таких властных людей, стремившихся подчинить себе окружающих, и был, по Михайловскому, Печорин.

Взаимоотношения лермонтовского героя и общества получили у Михайловского антропологическое объяснение: «Действовать, бороться, покорять сердца, так или иначе оперировать над душами ближних и дальних, любимых и ненавидимых — таково призвание или коренное требование натуры всех выдающихся действующих лиц произведений Лермонтова, да и его самого»[75].

Михайловский подчеркивал индивидуализм Печорина и других лермонтовских героев, причем видел в этом норму поведения. Взгляды Михайловского были шагом назад по сравнению с оценкой творчества Лермонтова революционными демократами.

7

К «Герою нашего времени» обращалась и декадентская критика начала XX века.

Д. С. Мережковский создал мистический портрет Лермонтова — посланца из потустороннего мира, решающего религиозно-философские проблемы в духе самого Мережковского. В соответствии с этим критик-декадент произвольно интерпретировал лермонтовский роман, ставя при этом знак равенства между Печориным и Лермонтовым. Раздвоение Печорина, по его мнению, объясняется извечной борьбой между светом и тьмой, «необъятные силы» Печорина, его сознание своего высокого назначения, «фатализм», игра со смертью — неземным происхождением, отношение к Вере — «омерзением к христианскому браку» и т. п.[76]

Роман Лермонтова, проникнутый глубоким историзмом, поднимающий самые острые общественно-политические вопросы, рассматривается Мережковским в полном отрыве от реальности, от каких-либо общественных проблем.

Об упадке либерально-буржуазной критики начала XX в. свидетельствует и труд представителя другого ее крыла. Пропагандист психологического метода в литературоведении Д. Н. Овсянико-Куликовский видел в Печорине автопортрет писателя, воспроизводящий «важнейшие стороны натуры Лермонтова, склад его ума, его психологическое отношение к людям, его социальное самочувствие»[77].

Определяющим фактором, по мнению Овсянико-Куликовского, являются врожденные качества Печорина, прежде всего «эгоцентризм». Однако «условия общества» и «духа времени» не дают возможности Печорину обратиться к общественной деятельности, и поэтому у него обнаруживаются «уклоны в патологическую сторону». Печорин — это «картина болезни» эгоцентризма и вместе с тем «патология собственной души Лермонтова». Лермонтовские слова о «болезни» в предисловии к «Герою нашего времени» Овсянико-Куликовский истолковывает как аномалию личности Печорина. Психологическое критик отрывает от социального. По его мнению, общество не обусловливает характер человека, а лишь влияет на развитие врожденных качеств. Стремясь искусственно примирить свои взгляды с традициями русской демократической критики, Овсянико-Куликовский не утверждает, подобно Котляревскому, что образ Печорина фальшив и нетипичен. Он признает типичность Печорина, но лишает это понятие общественного смысла. Типичность Печорина, по Овсянико-Куликовскому, в широком распространении подобной болезни, в том, что подобные индивидуальности «в психологии людей 30—40-х годов встречаются не редко»[78]. Отсюда и скудность выводов: Лермонтов — «прирожденный меланхолик», а его художественное творчество — средство выхода из меланхолии.

Анализу образа Печорина посвящена пятая глава труда Овсянико-Куликовского «История русской интеллигенции». Отдельные правильные наблюдения и верные мысли (об общности психологии Печорина и передовых представителей русской интеллигенции 30-х годов) обесцениваются субъективно идеалистической общей концепцией этой книги. На вопрос «кто виноват?» в том, что лишние люди становятся таковыми, либеральный критик отвечает: «...отсутствие культуры и умственной традиции, в силу чего даровитый человек не получает надлежащей выдержки в труде...»[79].

Несмотря на фразы о «социальном самочувствии», психологическая критика Овсянико-Куликовского уводила читателей от реальных противоречий, раскрытых в лермонтовском романе, и в этом отношении смыкалась с рассуждениями Мережковского.

Демократические традиции в оценке творчества Лермонтова в начале XX в. получили развитие в книге П. А. Кропоткина. Находясь много лет в эмиграции, он прочел небольшой курс лекций по русской литературе, опираясь, как это указано им в предисловии, на труды Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева, а также современных ему литературных критиков-народников.

Кропоткин дал характеристику «Героя нашего времени» в духе революционно-демократической критики. Он подчеркнул прогрессивный смысл лермонтовского пессимизма, связанного с «могущественным протестом против всего низменного в жизни»: «Печорин — смелый, умный, предприимчивый человек, относящийся с холодным презрением ко всему окружающему. Он, несомненно, незаурядный человек и стоит выше пушкинского Онегина; но он прежде всего — эгоист, расточающий свои блестящие способности во всякого рода безумных приключениях, всегда так или иначе имеющих подкладкой любовь... Таковы были герои нашего времени, и мы должны признать, что в данном случае мы имеем дело не с карикатурой. В обществе, свободном от материальных забот (в эпоху Николая I, при крепостном праве) и не принимающем никакого участия в политической жизни страны, талантливые люди, не находя исхода своим силам, часто бросались в омут приключений, подобно Печорину»[80].

Взгляды Кропоткина не были новым словом в оценке лермонтовского романа. Однако самый факт издания «Истории русской литературы», опирающейся на передовые традиции русской критики, был весьма своевременным. Не случайно эта книга была напечатана в издательстве товарищества «Знание», руководимом М. Горьким.

8

Новый этап в изучении Лермонтова и его романа открывает Г. В. Плеханов, обосновавший с марксистских позиций необходимость историческо го подхода к изучению творчества Лермонтова.

В статье «Столетие со дня рождения Белинского» (1911 г.) Плеханов писал: «Искусство обязано своим происхождением общественному человеку, а этот последний изменяется вместе с развитием общества. Стало быть, понять данное художественное произведение значит не только понять его основную идею, но и выяснить себе, почему идея эта интересует людей — хотя, быть может, и немногих людей, — данного времени». Плеханов выясняет исторические обстоятельства, при которых возникли стихотворения «Бородино» и «Дума»: «Для разрешения этого вопроса надо будет вспомнить, что Лермонтов родился в октябре 1814 г. и что, следовательно, ему пришлось провести свою юность в таком обществе, которое было совершенно подавлено реакцией, очень усилившейся после неудачи известного движения декабристов...»[81].

В подготовительных работах о Белинском Плеханов отмечал, что в статье «Герой нашего времени», «несмотря на все рассуждения, историческое значение Печорина не понято. Характер Печорина объясняется с точки зрения личной психологии... Печорин страдает оттого, что еще не примирился с действительностью. Оно и так, да не так. Ему примириться с действительностью было то же самое, что Александру Македонскому сделаться канцелярским писцом»[82]. Таким образом, Плеханов углубил критику этой статьи, предпринятую в свое время Чернышевским.

В статье «Литературные взгляды Белинского» (1897 г.) Плеханов отметил противоречивый характер статьи Белинского о «Герое нашего времени»: «Белинский категорически заявляет там, что искусство нашего века есть воспроизведение разумной действительности. У него выходит, что Печорин страдает только потому, что еще не примирился с этой действительностью... Впоследствии, совершенно перейдя на диалектическую точку зрения, он лучше понял общественное значение лермонтовского творчества, но на художественную его сторону он продолжал смотреть так же, как смотрел и прежде»[83].

Изучая историю литературы и общественной мысли «с точки зрения взаимных отношений и взаимного влияния общественных классов», Плеханов в статье «А. И. Герцен и крепостное право» (1911 г.) высказывает мысль «о роли крепостной передней» в деле нравственного развития тех «представителей „отрицательного“ направления нашей общественной мысли, которые происходили из дворянской среды». «Укажу на Лермонтова, — пишет Плеханов, — ... не это ли тесное общение забросило в его душу первые семена того „отрицательного“ настроения, которое впоследствии так своеобразно развилось, — вернее было бы сказать: так своеобразно недоразвилось, — в ней?»[84].

Плеханов считал, что в отличие от Герцена и Белинского свободолюбивые идеи Лермонтова не получили развития вследствие одиночества поэта, отсутствия кружка единомышленников: «В его поэзии преобладает нота индивидуального протеста гордой и независимой личности против пошлой общественной среды»[85].

В подготовительных работах к этому труду Плеханов писал: «Пример Лермонтова... К чему бы привело, если бы все были таковы? К тому, чем стал Лермонтов или Печорин. „Одиночество в кругу зверей вредно“»[86] Стремление Плеханова объяснить творчество Лермонтова отражением народных интересов и настроений было безусловно плодотворным. Однако Плеханов ограничивал это воздействие «крепостной передней», не учитывал всей глубины влияния народной жизни на писателя.

Недостатки подхода Плеханова к истории литературы и творчеству Лермонтова в большей мере проявились в его характеристике Пушкина, Лермонтова, Тургенева как бытописателей дворянских гнезд, не выступающих против основ господствующего строя, а лишь критикующих его отрицательные стороны.

В речи, посвященной 25-летию со дня смерти Н. А. Некрасова (изданной отдельной брошюрой за границей в 1903 г. и вошедшей в 1905 г. в сборник Плеханова «За двадцать лет») Плеханов говорил: «Поэзия и вся изящная литература предшествовавшей общественной эпохи была у нас преимущественно поэзией высшего дворянского сословия...

Что такое Евгений Онегин? Образованный русский дворянин „в гарольдовом плаще“. Что такое Печорин? Тоже образованный дворянин и в том же плаще, только на другой лад скроенном...».

«Дворянская точка зрения» Пушкина, Лермонтова и Толстого, по мнению Плеханова, заключалась не в защите сословных привилегий («Совсем нет! Эти люди были по-своему очень добры и гуманны, а угнетение крестьян дворянами резко осуждалось — иногда, по крайней мере, — некоторыми из них»), а в том, что они изображали дворянский быт «не со своей отрицательной стороны, — т. е. не с той стороны, с которой обнаружилось бы противоречие интересов дворянства с интересами крестьянства. <...> Отношения этих людей к подчиненному им сословию или совсем обходились или изображались одной-двумя чертами. «...Мы совсем не знаем, например, как относился к своим крестьянам Печорин»[87].

Отношение к Лермонтову, как писателю «высшего дворянского сословия», указание на то, что Лермонтов обошел в «Герое нашего времени» крестьянский вопрос, — все эти суждения, органически вытекающие из историко-литературной концепции Плеханова, объективно приводили к неправильной оценке значения дворянских писателей в развитии русского революционно-освободительного движения. Только на основе ленинского учения о трех периодах в развитии русского революционно-освободительного движения, ленинской теории отражения стало возможным глубокое марксистское освещение творчества Лермонтова и его романа.

Традиции революционных демократов и Плеханова в их оценке Лермонтова были развиты в лекциях М. Горького по истории русской литературы, прочитанных им в 1909 г. в партийной школе на острове Капри.

Горький подчеркнул в творчестве Лермонтова действенное начало, «жадное желание дела, активного вмешательства в жизнь», раскрыл прогрессивное общественное значение пессимизма Лермонтова[88]. В лекциях Горького, посвященных Лермонтову, центральное место занимает анализ образа Печорина, его сравнение с Лермонтовым.

Сопоставляя беседу Печорина и Вернера со стихотворением «И скучно и грустно», Горький писал: «И снова мы видим полное совпадение чувств и мысли автора с чувствами и мыслью его героя. Нам важно знать, что Онегин — портрет Пушкина, а Печорин — Лермонтова...»[89].

Вместе с тем Горький считает, что в «Герое нашего времени» между автором и героем уже нет полного слияния: «Печорин был для него слишком узок; следуя правде жизни, поэт не мог наделить своего героя всем, что носил в своей душе, а если б он сделал это — Печорин был бы неправдив.

Иначе говоря, Лермонтов был и шире и глубже своего героя; Пушкин еще любуется Онегиным, Лермонтов уже относится к своему герою полуравнодушно. Печорин близок ему, поскольку в Лермонтове есть черты пессимизма, но пессимизм Лермонтова — действенное чувство, в этом пессимизме ясно звучит презрение к современности и отрицание ее, жажда борьбы и тоска и отчаяние от сознания одиночества, от сознания бессилия. Его пессимизм весь направлен на светское общество»[90].

Возвращаясь к характеристике Печорина, Горький отметил, что «Печорину и Онегину чужды так называемые социальные вопросы, они живут узко-личной жизнью, они оба сильные, хорошо одаренные люди и поэтому не находят себе места в обществе».

Во взглядах Горького на дворянскую литературу и творчество Лермонтова отразилась плехановская концепция, развитая в цитированной выше речи Плеханова о Некрасове. Образы Онегина и Печорина Горький связывал с «дворянской самокритикой». «Каким образом дети крепостников дошли до поклонения рабам отцов своих и своим: одним словом, посмотрим, как барин изображал сам себя в литературе»[91]. Так формулировал свою задачу Горький, характеризуя роман Лермонтова.

9

Положение о типичности Печорина для своего времени, выдвинутое Белинским, получило глубокое конкретно-историческое осмысление лишь в советском литературоведении. Образ центрального героя романа в лучших из новейших работ о Лермонтове стал рассматриваться во всей его сложности и противоречивости как отражение важнейших противоречий русской действительности 30-х годов XIX в.

Значительный вклад в изучение «Героя нашего времени» внес крупнейший советский лермонтовед Б. М. Эйхенбаум, обращавшийся к проблематике и текстам этого романа на протяжении многих лет. Уже в ранней его работе «Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки» (Л., 1924) «Герой нашего времени» рассматривается как «синтез» тех исканий в области новой повествовательной формы, которые были так «характерны для русской беллетристики тридцатых годов». Большой фактический материал, тщательно собранный и оригинально освещенный в этой книге Б. М. Эйхенбаума, получил еще более широкое и новое освещение в позднейших работах исследователя.

В обстоятельнейших комментариях Б. М. Эйхенбаума к «Герою нашего времени» (сочинения Лермонтова в изданиях Academia, т. V, 1937; Гослитиздата, т. IV, 1940; Академии наук СССР, т. VI, 1957) впервые была критически освещена творческая история романа, изучены его тексты, установлена его окончательная редакция. Художественная форма романа Лермонтова анализировалась в этих комментариях в тесной связи с его идейным содержанием. Под этим же углом зрения охарактеризован был «Герой нашего времени» и в исследовании Б. М. Эйхенбаума «Литературная позиция Лермонтова» («Литературное наследство», т. 43—44, 1941). Одной из основных частей этой работы являлось установление живых и непосредственных связей романа с программными стихотворениями Лермонтова 1837—1839 гг.

Обращая внимание на лермонтовскую оценку Печорина, заключенную, по словам самого поэта, в названии его книги, Б. М. Эйхенбаум писал: «Заглавие, действительно, звучит иронично, и иначе его нельзя понять: „Вот каковы герои нашего времени!“ Это заглавие заставляет вспомнить строки „Бородина“, на которые обратил внимание Белинский: „Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя: богатыри — не вы!“ Однако ирония этого заглавия обращена, конечно, не против самой личности героя, а против „нашего времени“, это ирония „Думы“ и „Поэта“. Именно так следует понимать уклончивый ответ автора предисловия: „Не знаю“. Это значит: „Да, злая ирония, но направленная не на Печорина самого по себе, а на вас, читатель, и на всю современность“»[92].

Вопрос об общественно-политическом значении романа с особенной остротой был поставлен и разрешен Б. М. Эйхенбаумом в статье о «Герое нашего времени», печатающейся в настоящем издании[93].

Глава о «Герое нашего времени» в книге Л. Я. Гинзбург «Творческий путь Лермонтова» (Л., 1940) характеризовала роман как важнейший этап на пути Лермонтова от романтизма к реализму, как произведение, в котором ярко объективировался трагический образ протестующего героя, носителя философии своей эпохи.

В 1940 г. вышла в свет книга С. Н. Дурылина «„Герой нашего времени“ М. Ю. Лермонтова». Несмотря на то, что работа эта была построена как «учебное пособие», она и сейчас не утратила значения, даже для специалистов, как лучший реальный комментарий к роману Лермонтова.

Плодотворное влияние на изучение «Героя нашего времени» оказала статья Н. И. Мордовченко «Лермонтов и русская критика 40-х годов»[94], опубликованная в лермонтовском томе «Литературного наследства» (т. 43—44). Взгляды Белинского здесь впервые рассматривались в их историческом развитии, с учетом их политической направленности и литературно-эстетической значимости.

Новый и весьма плодотворный подход к изучению особенностей стиля и композиции «Героя нашего времени» заключался в статье В. В. Виноградова «Стиль прозы Лермонтова» («Литературное наследство», т. 43—44). Характеризуя словесно-художественную структуру романа, специфику его стиля и языка персонажей, В. В. Виноградов показал, как стиль «Героя нашего времени» связан с развитием национального литературного языка и с становлением реализма в русской литературе конца 30-х — начала 40-х годов.

В юбилейном томе «Литературного наследства» была напечатана и статья Б. В. Томашевского «Проза Лермонтова и западноевропейские литературные традиции». В отличие от дореволюционных компаративистских трудов[95] «Герой нашего времени» рассматривался советским исследователем как явление русской национальной литературы и в то же время как факт литературы мировой.

Место «Героя нашего времени» в истории русской художественной прозы правильно показано было в 1947 г. в статье А. Г. Цейтлина «Из истории русского общественно-психологического романа» («Историко-литературный сборник», М., 1947).

Итоги изучения «Героя нашего времени» наиболее полно подведены в богатой оригинальными наблюдениями книге Е. Н. Михайловой «Проза Лермонтова» (М., 1957). В том же году появилась статья С. А. Бах «Работа М. Ю. Лермонтова над языком романа „Герой нашего времени“ («Ученые записки Саратовского государственного университета», т. LVI, 1957, стр. 83—98).

Из работ, посвященных частным проблемам творческой истории «Героя нашего времени», особенно значительны исследования Д. Д. Благого «Лермонтов и Пушкин (проблема историко-литературной преемственности)», Н. И. Бронштейн «Доктор Майер» и И. Л. Андроникова «Лермонтов в Грузии в 1837 году». В первом из них дано развернутое сопоставление «Евгения Онегина» с «Героем нашего времени»[96]; во втором на основании тонкого анализа документальных и мемуарных материалов пересмотрен вопрос о прототипе доктора Вернера — Н. В. Майере, человеке лично близком Лермонтову, Сатину, Огареву и многим декабристам[97]; в книге И. Л. Андроникова впервые введены были в научный оборот интереснейшие сведения о кавказских впечатлениях Лермонтова, получивших отражение в его романе[98].

В общих и специальных курсах истории русской литературы, вышедших в последние годы, заслуживают внимания страницы о «Герое нашего времени» в главах о творчестве Лермонтова, написанных В. А. Мануйловым, А. Н. Соколовым и Б. В. Нейманом[99].


[1]В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. IV. М, Изд-во АН СССР, 1954, стр. 147. В дальнейшем ссылки на это издание даются сокращенно: после цитаты в скобках указываются соответствующие том и страница.

[2]Само словосочетание «внутренний человек» (очевидно восходящее к распространенному в немецкой философии и публицистике der innere Mensch) было зарегистрировано в толковом словаре Даля: «внутренная, внутренняя... внутренний духовный человек, душа, дух» с приведением фразы: «Никто не видит внутреннюю в человеке, тайник души его, намерения, действия его и совесть» (В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка, т. I, 1955, стр. 216—217, А—З).

[3]На это противоречие обратил внимание Я. Эльсберг в статье «Лермонтов в оценке революционных демократов» («Литературное наследство», № 43—44, стр. 814—815).

[4]Это мнение Бурачка оказалось настолько близко известному M. H. Загоскину, что он в письме к издателю «Маяка» («Маяк», 1840, ч. VII, стр. 101—102) заявил, что готов «броситься к Бурачку на шею». Бурачок не ограничился статьей и напечатал мракобесную повесть «Герой нашего времени» («Маяк», 1846, ч. XIX—XX), которая, по мысли автора, должна была противостоять «ядовитому» роману Лермонтова. В повести, между прочим, рассказано, что одна девица, увлеченная «Героем нашего времени», сошла с ума. Подробнее о повести Бурачка см.: С. Андреев. Лермонтов и реакция. «30 дней», 1938, № 7, стр. 88—90.

Письма от читателей по поводу развернувшейся полемики получали и «Отечественные записки». Значительный интерес представляет письмо от 13 декабря 1840 г. А. И. Артемьева, студента Казанского университета, впоследствии известного статистика, археолога и географа. Студент-разночинец целиком и полностью разделял мнение Белинского и осуждал позицию Бурачка. «Стражи „Маяка“, — пишет Артемьев, — боятся, что мы все, прочитавши книгу Лермонтова, сделаемся такими же героями нашего времени, как и Печорин. Да чем же быть, гг. Максимы Максимовичи? Скорее, мне кажется, надобно идти вслед за веком, нежели отставать от него. „Герой нашего времени“, по крайней мере для меня, гораздо нравственнее, хотя в нем и нет огромных молитв». Разумеется, это письмо не могло быть напечатано в «Отечественных записках». Оно было опубликовано по материалам архива А. А. Краевского в книге В. И. Кулешова «„Отечественные записки“ и литература 40-х годов XIX века» (М., Изд-во МГУ, 1959, стр. 44—45).

[5]С мнением Бурачка совпал отзыв Николая I. В письме к императрице от 12 июня 1840 г. он писал: «Я прочел „Героя“ до конца, — и нахожу вторую часть отвратительною, вполне достойною быть в моде. Это то же преувеличенное изображение характеров, которое находим в нынешних иностранных романах». Подобно Бурачку, Николай I остался доволен лишь образом Максима Максимыча. «Когда я начал эту историю, я надеялся и радовался, что, вероятно, он будет героем нашего времени... Господин Лермонтов был неспособен повести (до конца) этот благородный и простой характер и заменяет его жалкими, очень малопривлекательными личностями...» (см.: Б. М. Эйхенбаум. Николай I о Лермонтове. «Литературный критик», 1940, № 2; см. также отрывки из дневника Николая I, содержащие отзыв о «Герое нашего времени», в статье Э. Герштейн «Подмененные пистолеты» («Огонек», 1960, № 31, стр. 30—31).

[6]«Сын Отечества», 1840, кн. 2, № 8, стр 857.

[7]Там же.

[8]Н. И. Мордовченко. Белинский и русская литература его времени. M.— Л., Гослитиздат, 1950, стр. 99.

[9]«Библиотека для чтения», 1840, т. 39, ч. 2, № 4, отд. VI (Литературная летопись), стр. 17.

[10]«Библиотека для чтения», 1844, т. 68, № 3, отд. VI, стр. 12.

[11]«Современник», 1840, т. XIX, отд. III, стр. 139. Судя по письмам Плетнева, его отношение к роману Лермонтова в связи с идейным размежеванием в литературе начала 40-х годов вскоре очень изменилось. Перейдя в консервативный лагерь, он резко осудил «Героя нашего времени», как произведение подражательное, лишенное оригинальности, связанное с французской прозой, французскими политическими идеями. Подробнее об этом см. в кн: В.А.Мануйлов, M.И.Гиллельсон,В.Э.Вацуро. М. Ю. Лермонтов. Семинарий. Л., 1960, стр. 25—26

[12]Есть сведения, что Булгарин получил крупную сумму от издателей романа, которые просили его написать фельетон, так как издание плохо расходилось («Краткий очерк книжной торговли и издательской деятельности Глазуновых» СПб , 1883, стр 71—72). По другой версии, бабушка Лермонтова будто бы без ведома поэта отправила Булгарину два экземпляра романа, вложив в один из них 500 руб. ассигнациями («Исторический вестник», 1892, № 11, стр. 387).

[13]По этому поводу Белинский писал: «...сия газета выбрала несколько мыслей из критики „Отечественных записок“, разумеется, исказив их по-своему, и нашпиговала свою статейку тупыми остротами насчет обобранной ею же критики...» (IV, 373).

[14]См. об этом подробнее выше, в статье Б. M. Эйхенбаума и в примечаниях, стр. 159, 220—221.

[15]H. И. Мордовченко. Белинский и литература его времени, стр. 123.

[16]Об этом факте сообщено в дневнике Ю. Ф. Самарина, который передал статью в журнал. В той же записи от 31 июля 1841 г. находим характерные для славянофильской критики слова о Лермонтове: «Он умер, оставив по себе тяжелое впечатление. На нем лежал великий долг —его роман „Герой нашего времени“. Его надлежало выкупить, и Лермонтов, ступивши вперед, оторвавшись от эгоистической рефлексии, оправдал бы его и успокоил многих» (Ю. Ф. Самарин. Сочинения, т. 12, М., 1911, стр. 55).

[17]А. С. Хомяков. Полное собрание сочинений, т. 8. M., 1904, стр. 104.

[18]«Театральная летопись», 1845, № 4, стр. 38—40; № 8, стр. 74—75.

[19]См. статью Герцена «По поводу одной драмы» («Отечественные записки», 1843, № 8), а также вторую статью Белинского о Пушкине («Отечественные записки», 1843, № 9).

[20]«Театральная летопись», № 4, стр. 39.

[21]Там же.

[22]«Театральная летопись», 1845, № 4, стр. 74. О знакомстве в эти годы А. Григорьева с идеями утопического социализма см. вступит. ст. П. Громова и примечания Б. Костелянца в кн.: А. Григорьев. Избранные произведения. «Библиотека поэта». Большая серия. Л., «Советский писатель», 1959.

[23]«Московский городской листок», 4 марта 1847 г.

[24]«Северное обозрение», 1848, № 3, отд. 5, стр. 1—20. Рецензия перепечатана в хрестоматии В. Зелинского «Русская классическая литература о произведениях М. Ю. Лермонтова», ч. 2. M., 1897, стр. 121—143.

[25]H. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. 2. М., Гослитиздат, 1949, стр. 214. В дальнейшем ссылки на это издание даются сокращенно в тексте.

[26]А. Григорьев. Собрание сочинений, под ред. В. Ф. Саводника, вып. 9. M., 1916, стр. 10.

[27]Там же, стр. 24.

[28]Там же, стр. 58.

[29]А. В. Дружинин. Собрание сочинений, т. 6. СПб., 1865, стр. 165.

[30]Там же, стр. 165—168.

[31]Там же, т. 7, стр. 329.

[32]Там же, стр. 328.

[33]А. Григорьев. Собрание сочинений, вып. 7. M., 1915, стр. 4.

[34]Там же, вып. 9, стр. 24.

[35]А. В. Дружинин. Собрание сочинений, т. 6, стр. 166—167.

[36]Отметим, что Добролюбов, студент Педагогического института, в рукописном журнале «Слухи» (1855 г., 1 декабря) также откликнулся на полемику вокруг «Тамарина». Говоря о влиянии «Героя нашего времени» на общество и о романе Авдеева «Тамарин», он замечает: «Это тоже Печорин, только в другом роде, так сказать quasi-Печорин, т. е. герой, худо понявший Печорина Лермонтова» (Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений, т. 4. M., Гослитиздат, 1937, стр. 453). Это высказывание перефразирует слова Чернышевского: Авдеев руководствовался «ложно понятым романом Лермонтова», «этот лже-Печорин—Тамарин — Грушницкий» (II, 214).

Об отношении юного Добролюбова к «Герою нашего времени» можно судить по его записи в реестре прочитанных книг от 25 февраля 1852 г.: «„Героя нашего времени“ прочел я теперь в третий раз, и мне кажется, что чем более я читаю его, тем лучше понимаю Печорина и красоты романа. Может быть, это и дурно, что мне нравятся подобные характеры, но тем не менее я люблю Печорина и чувствую, что на его месте я сам то же бы делал, то же чувствовал. Быть может, это болезнь раннего развития!» (запись опубликована в кн.: С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова. М., Госкультпросветиздат, 1953, стр. 43).

[37]Вскоре после того, как Чернышевский прочел и переписал сокращенным письмом собственного изобретения «Героя нашего времени» (XIV, 759), он 23 сентября 1848 г. записал в дневнике: «Лермонтов и Гоголь доказывают... что пришло России время действовать на умственном поприще, как действовали раньше ее Франция, Германия, Англия, Италия» (I, 127).

[38]Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений, т. 4. M., Гослитиздат, 1937, стр. 61.

[39]Там же, т. 2, стр. 23.

[40]А. И. Герцен. Very dangerous!!! «Колокол», 1859, № 44, 1 июня.

[41]А. И. Герцен. Собрание сочинений, т. 14. M., Изд-во АН СССР, 1958. стр. 118—119.

[42]Там же, стр. 317.

[43]Там же, т. 20, кн. 1, стр. 347.

[44]Там, же, т. 7, стр. 224, 225.

[45]Д. И. Писарев. Сочинения, т. 2, M., Гослитиздат, 1955, стр. 15.

[46]Там же, стр. 17.

[47]Д. И. Писарев. Сочинения, т. 2, стр. 21.

[48]Там же, т. 3, стр. 28.

[49]Там же, стр. 32.

[50]Там же, стр. 32—33.

[51]«Дело», 1868, № 7, стр. 183.

[52]Там же, № 6, стр. 102.

[53]Там же, стр. 109.

[54]Там же, № 7, стр. 154.

[55]«Отечественные записки», 1857, № 1. Отд. критики и библиографии, стр. 15.

[56]Лермонтов. Сочинения, приведенные в порядок и дополненные С. С. Дудышкиным, т. 1. СПб., 1860. Вместо предисловия.

[57]«Русская беседа», 1857, № 1. Обозрение, стр. 5.

[58]Там же, стр. 23.

[59]«Русский вестник», 1858, т. 16, стр. 612.

[60]В. А. Мануйлов, М. И. Гиллельсон, В. Э. Вацуро. М. Ю. Лермонтов. Семинарий, под ред. В. А. Мануйлова. М., Учпедгиз, 1960, стр. 46—47.

[61]Об эволюции А. Григорьева см. статью Б. Ф. Егорова «Аполлон Григорьев — критик». Статья 2 («Ученые записки Тартуского гос. ун-та», вып. 104, 1961. Труды по русской и славянской филологии, т. IV, стр. 58—83.

[62]А. Григорьев. Собрание сочинений, вып. 9, стр. 10.

[63]Там же, вып. 7, стр. 19.

[64]Там же, стр. 36. Сравнение Печорина со Степаном Разиным, очевидно, продиктовано тем, что именно с Пугачевым и Разиным связывалось в сознании Григорьева протестующее начало в русском народе (А. А. Григорьев. Материалы для библиографии, под. ред. В. Княжнина. Пг., 1917, стр. 239).

[65]А. Григорьев. Собрание сочинений, вып. 7, стр. 48.

[66]Там же, стр. 58—59.

[67]Там же, стр. 96.

[68]Ф. М. Достоевский. Книжность и грамотность. Статья первая. «Время», 1861, № 7; Критическое обозрение, стр. 40—41.

[69]Там же, стр. 43.

[70]Ф. M. Достоевский. Сочинения, т. 11. M.—Л., 1929, стр. 180—181.

[71]А. Н. Пыпин. История русской литературы, т. IV. СПб., 1913, стр. 551.

[72]П. А. Висковатый. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891, стр. 363.

[73]Там же, стр. 361.

[74]Н. К. Михайловский. Полное собрание сочинений, т. V. СПб., 1908, стр. 315—316.

[75]Н. К. Михайловский. Полное собрание сочинений, т. V, стр. 315—316.

[76]Д. С. Мережковский. Лермонтов, поэт сверхчеловечества. СПб., 1909, стр. 26—27, 45—46, 63—66, 78.

[77]Д. Н. Овсянико-Куликовский. М. Ю. Лермонтов. К столетию со дня рождения великого поэта. М., 1914, стр. 72.

[78]Там же, стр. 87.

[79]Д. H. Овсянико-Куликовский. Собрание сочинений, т. VII, М., 1924, стр. 105.

[80]П. А. Кропоткин. Идеалы и действительность в русской литературе. Перевод с английского В. Батуринского, под ред. автора. СПб., 1907, стр. 66—68.

[81]Г. В. Плеханов. Литература и эстетика,т. 1. M., Гослитиздат, 1958, стр. 384.

[82]«Литературное наследие Г. В. Плеханова», сб. VI, стр. 149. (Заметка Плеханова на отдельном листе: «О Лермонтове. Герой нашего времени»); см. также его заметки о Лермонтове в связи с чтением книг Иванова-Разумника и А. Волынского (там же, стр. 74 и 175).

[83]Г. В. Плеханов. Литература и эстетика, т. 1. M., 1958, стр. 351—352.

[84]Там же, стр. 206.

[85]Там же, стр. 208.

[86]«Литературное наследие Г. В. Плеханова», сб. VI, стр. 39 (последние слова — цитата из дневника А. И. Герцена); ср. суждения Плеханова о Лермонтове в связи с чтением романа С. Пшибышевского «Homo sapiens» (там же, стр. 383—385).

[87]Г. В. Плеханов. Литература и эстетика, т. I, стр. 190—191. В конспекте речи о Некрасове Плеханов писал: «До него наша поэзия, и вообще изящная литература... была литературой высшего класса: дворянской литературой. Евгений Онегин Пушкина, Печорин Лермонтова. Они дворяне с ног до головы... Это не значит, что они отстаивали дворянские привилегии. Нет, но их герои — дворяне» («Литературное наследие Г. В. Плеханова», сб. VI. М., Соцэкгиз, 1938, стр. 233).

[88]M. Горький. История русской литературы, стр. 159—160; см. также П. Л. Бродский. Горький о Лермонтове. Горьковские чтения. 1947—1948. M.—Л., Изд-во АН СССР, 1949, стр. 323—336.

[89]M. Горький. Указ. соч., стр. 159.

[90]Там же, стр. 164—165.

[91]Там же, стр. 156.

[92]«Литературное наследство», т. 43—44, 1941, стр. 652.

[93]В сокращенной редакции статья эта, под названием «О смысловой основе „Героя нашего времени“», опубликована в журнале «Русская литература» (1959, № 3).

[94]Статья эта вошла в книгу H. И. Мордовченко «Белинский и русская литература его времени» (М.—Л., 1950). Ценнейшим пособием для изучения «Героя нашего времени» является также сборник: «В. Г. Белинский. М. Ю. Лермонтов. Статьи и рецензии». Вступительная статья и примечания H. И. Мордовченко. Л., Гослитиздат, 1941.

[95]Итоговой работой о «Герое нашего времени» была в этом отношении книга С. И. Родзевича «Лермонтов как романист» (Киев, 1914). Отдельные образы, мотивы и фразы романа Лермонтова сопоставлялись Родзевичем с произведениями французских романтиков: «Рене» Шатобриана, «Адольфом» Бенжамена Констана, «Исповедью сына века» Мюссе. По-новому подошел украинский ученый к анализу «Героя нашего времени» в статье: «Шлях Лермонтова до прози» — «Л(тературна критика», 1939, № 8—9.

[96]«Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. Исследования и материалы». М. Гослитиздат, 1941.

[97]«Литературное наследство», т. 45—46, 1948.

[98]И. Андроников. Лермонтов в Грузии в 1837 году. М., 1955, стр. 115—129; 176—177; 198—202; 224. Изд. 2-е, Тбилиси, 1958.

[99]«История русской литературы», т. VII. M.—Л., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 341—362; А.Н.Соколов. История русской литературы, т. 1. М., Изд. Моск. ун-та, 1960, стр. 736—748; «История русской литературы XIX века», под ред. Ф. М. Головенченко и С. М. Петрова, т. 1. М., Учпедгиз, 1960, стр. 315—322.

Филологическая модель мира
Слово о полку Игореве · Поэтика Аристотеля

Яндекс.Метрика