Опубликовано: критический журнал "Гипертекст" №1 (2004, декабрь)
Те, кто интересуется литературной жизнью Уфы, конечно же, уже давно ознакомились с . Судьба (не иначе, в лице самого бога литературы Вэнь-чана) распорядилась, чтобы этот опус был напечатан в одном из флагманов российских периодических изданий — журнале "Новый мир", что, конечно же, несомненный успех и для автора, и для русскоязычной башкиркой литературы, объявлявшейся на страницах "Нового мира" только в лице, пожалуй, Мустая Карима. Сам факт публикации в "Новом мире" не может не программировать восприятие: как же! напечатано в самoм "Новом мире" — это же не фунт изюму! Но у тех, кто прочел повесть до того, как стало известно о ее небывалом успехе в московских литературных кругах, осталось свое, беспристрастное мнение, содержащее оценку, независимую от издательской конъюнктуры . Оценку, опирающуюся на сугубо эстетические критерии, без благоговения перед сомнительными авторитетами. Такое мнение тоже может быть ценно.
Размышляя о повествовательном тексте, первым делом вспоминаешь, что написано. То есть то, как строится сюжет. Сюжет в "Бледном городе", прямо скажем, из разряда набивших оскомину. Попросту говоря — мелодраматическое клише. Когда писатель считает, что ему есть что сказать миру и заводит повествование о том, как два человека разного полу встречаются вечером, а поутру между ними происходит следующий разговор:
- Ты... хочешь сказать... завтра... уже сегодня!.. мы — расстанемся?! (Х)
мне хочется зевнуть и съесть тридцать пятый чизбургер. Само по себе это, может быть, еще не приговор, ведь множество великих памятников мировой литературы создано на основе вечных нарративных схем, даже в "Федре" Расина древние египтяне узнали бы известный им сюжет. Сюжетов вообще ограниченное количество. Но в сюжете, во-первых, могут быть талантливо расставлены акценты, заставляющие видеть уже тысячу раз описанное в новом, неоткрытом доселе свете. Ни на что подобное рассматриваемой повести претендовать не приходится. Происходящие события выглядят механистическим литературным приемом, призванным хоть как-то соединить лоскутное полотно повествования. Собственно, внимание автора сильно оттянуто с непосредственно рассказа о героях на какие-то несвежие анекдоты о городе Уфе, будто бы Савельев гнался за двумя зайцами, одного из которых звали Художественное произведение, а другого — Этнографические записки. Поспеть ни за одним не удалось.
А во-вторых, очень важно, как написано. То есть стиль автора. Стиль — это очень тонкая материя. Она трудно поддается объяснениям и понятным описаниям. Тяжело растолковать, почему слова, казалось бы, в языке одни и те же, но в разных сочетаниях они дают зачастую противоположный эффект. Это как с нотами в музыке: появляясь в различных вариациях, одни и те же звуки дают в одном случае Прокофьева, а в другом — Катю Лель.
Так вот чувство стиля Савельеву безбожно изменяет. Видимо, этот вопрос гложет каждого, кто сел за лист бумаги: с чего же начать? Логика подсказывает, что с древних времен. Итак, одного звали Пимен, а второго — Никон. Неплохой зачин для повести, правда?(I) Плохой, откровенно говоря. Никудышный зачин. Рассказчик подобным образом постоянно заигрывает с читателем, теряя всякое достоинство. Каждый раз, ввернув что-нибудь с его точки зрения остроумное, он панибратски подмигивает и как бы (а иногда и не "как бы", а как в приведенной цитате — напрямую) спрашивает: "Ну что? Молодец я? Ведь правда здорово?" В такие моменты хочется переспросить: "А может, вы нам еще и гопак спляшете?" Таких моментов, в которых человеку, наделенному литературным слухом, слышится, как куском пенопласта возят по стеклу, в повести великое множество. В этом же ряду стоят навязчивые цитаты из классиков:
Всё это говорит нам "о вечном примирении и о жизни бесконечной". Иван Сергеевич Тургенев.(VIII)
Если бы не очевидный налет пошлости в таких "интертекстах", огорчало бы только одно: отсутствие ссылок с указанием тома и страницы. Подзаголовок "повесть про автостоп", как кажется, вскрывает главное желание автора — "бытописать" модное нынче в России явление hitch-hiking. Что же, это похвальное начинание. Не ясно одно: зачем было придавать бытописательству иллюзию художественной формы? От того, что автостоп пользуется сейчас в России большой популярностью, "повесть" Савельева нисколько не выигрывает как литературное произведение.
И это не только мое частное мнение. Я и многие мои коллеги — филологи, литературные редакторы, люди просто любящие и знающие изящную словесность, не сговариваясь сошлись во мнении, что повесть эта откровенно слаба и малохудожественна, так что трудно понять, чем руководствовалось жюри премии "Дебют", благодаря которой текст повести попал в редакцию "Нового мира". Здесь, конечно, не место выдвигать версии по поводу того, какими путями сочинение Савельева оказалось в short-list премии — не нам оспаривать божественную волю. Тем более — волю бога литературы Вэнь-чана.
Сожалеть стоит о другом: о том, что, возможно, именно Савельев станет воплощать для российских культурных кругов уфимскую литературу. Не зря вновь и вновь приходится вспоминать, что в "Новом мире" не было замечено других авторов — наших земляков, кроме М. Карима. В этой связи мне вспоминается, как академик А.А. Зализняк в своей статье о "трудах" Анатолия Фоменко сожалел, что если раньше гордое имя великой науки математики ассоциировалось у гуманитария с выдающимися работами Колмогорова, то в нашу эпоху "рапсодии распада" математика отождествляется с псевдоисториком Фоменко.
